«Семь» — название серии офортов Тани Пёникер. Цифра семь в европейской культуре глубоко символична. И эта символика возникла в эпоху Средневековья под влиянием христианского дискурса. Число «семь» передает идею завершенности и тотальности: семь дней — цикл божественного творения, неделя, семь — число добродетелей, семь — число смертных грехов. Милленаристы пророчили, что земное существование продлится шесть тысяч лет, а на седьмую тысячу начнется благая жизнь для праведников, после чего свершится Страшный суд. Избранным будет дарован рай, а грешникам — ад.

Офорты, представленные на выставке, реактуализируют тему греха в нашем, казалось бы, секулярном пост-мета-модернистском глобализированном обществе. Мутанты, черти, тролли, демоны и другие причудливые существа — неотъемлемая часть визуальной культуры — герои кинематографа, мультипликации, книг, видеоигр, популярных мемов в соцсетях. Откуда возникли эти образы? Какова их генеалогия? Какие идеи обличаются в гротескных, страшных и веселых гибридных монстрах?

Интерес к инаковости и маргинальности, свойственной культуре XXI века, затейливому травестированию и безудержной карнавальности привел современных интеллектуалов к разговору о наступлении Нового Средневековья. Воскресшие бестии Средневековья мигрируют в мир современных политик и технологий, в аллегории человеческих страстей и желаний бренного мира, приобретая гибридные манеры присутствия в социальном пространстве.

«Средневековость» функционирует полифонично: становится приемом остранения, дающим новый взгляд сквозь призму другой эстетики на современность, и неминуемо возвращает нас к разговору о базовых экзистенциальных темах в жизни искусства и человека. Что такое грех сегодня? Какова его природа? Какова топология греха и репрезентация? Он предстает в незримом пространстве человеческой души и помыслов или вершится в повседневных мирских делах и поступках?

В христианской культуре понятие греха занимает особое место — согласно Священному Писанию, человек был создан по образу и подобию Божиему, но грех исказил этот образ. И средневековые европейские художники исследовали идеи, изображая грехи через образы монструозных тварей, гибридных бесов, причудливых и устрашающих (иногда, впрочем, и смешных) мутантов. Если для Средневековой картины мира Бог — идеал, который выражается на зримом уровне в соразмерности, гармонии и пропорциональности; то Дьявол — его противоположность — это гибридная, дисгармоничная химера, раздираемая пороками и грехами. Изобразить внутреннее состояние распада художник мог через внешние формы, рисуя античеловеческих мутирующих и чудовищных демонических существ.

Фома Аквинский, важнейший средневековой теолог, писал, что грех (peccatum) есть «неупорядоченное действие», причиной которого является свобода человеческой воли. А визуальным эквивалентом греха становится раздрай и беспорядок, синтетическое смешение разных образов и частей, которые не свойственны природе. Идея искажения божественного образа дана напрямую — уродствами и мутациями, коллажированием частей и совмещением несовместимого. Богословы выделяют «первородный грех» (peccatum originale), который передается по наследству, и «актуальный грех» (actuale peccatum), совершаемый людьми в течение жизни. Главными признаны семь смертных грехов: гордыня (superbia), зависть (invidia), гнев (ira), уныние (acedia), алчность (avaritia), чревоугодие (gula) и похоть (luxuria). Именно о них нам рассказывает серия Тани Пёникер. Традиционно грех не приходит один, а влечет за собой мириады прочих дурных поступков. Для средневековых художников гибридность и монструозность становилась приемом для визуализации различных оттенков грешности.

Однако даже Средние века не только порицали грех. Они считались с ним, даровав ему выход и разрядку в безумных карнавальных празднествах. Ревизию в сложных многовековых отношениях порядка и беспорядка провела эпоха романтизма. Сюрреализм изобрел новый (бес)порядок и новую мораль, наново актуализировав в контексте современности причудливые синтетические и гибридные образы. Что же, наконец, должно означать возвращение к этим образам в наши дни? Пожалуй, это и есть главный вопрос, поставленный и задаваемый серией «Семь».

Офорты, представленные на выставке, рассказывают зрителю о семи смертных грехах. Ярко, динамично, красочно и карнавально мы погружаемся в мир, сочетающий темы и приемы старых мастеров с дивным новым миром цифровых технологий, обществом потребления, ценностями консюмеризма, подогреваемыми различными идеологиями. Атмосфера и стиль офортов рождают ассоциации с затейливой вселенной средневекового «сюрреалиста» Иеронима Босха и адепта его эстетики — Питера Брейгеля Мужицкого, с мирами Мартина Шонгауэра и Альбрехта Дюрера. Камерность и лаконичность рисунка обнаруживают неожиданное родство с картинами концептуалистов Дмитрия Пригова, Ильи Кабакова, Павла Пепперштейна, а также Михаила Шемякина.

Все работы выполнены в одной технике офорта и в форме рондо. На ленточке-баннере латынью, выведенной готическим шрифтом, подписан определенный грех, а на полях рондо выведен русскоязычный девиз. Грехи, вписанные в круг, приобретают форму завершенности и тотальности. Начиная с эпохи Средневековья форма рондо в живописи ассоциировалась с образом мира и зеркала, в которое может посмотреться каждый зритель. А травестирование, высмеивание греха — риторический прием как площадных театров, так и картин классических мастеров — становится лейтмотивом гравюр. Сатира и социальная критика, моралите и визуальная комедия, обретенные в небывалом ранее и возникающем на наших глазах модусе существования, — это код Нового Средневековья и выставки «Семь».

Примечательно, цикл работ начинается с греха гордыни, на протяжении Средневековья, считавшегося триггером прочих бедствий, а заканчивается цикл — похотью. В эпоху Позднего Средневековья и перехода к Новому времени именно обретение телесности и сексуальности, через образы похоти, начинают мыслиться как грех первой степени тяжести. Зацикленность на телесном и плотском, на мирском и властном — это пронизывающие всю историю европейской цивилизации проблемы и темы, возникавшие в работах классических мастеров на протяжении многих столетий. Наконец, на новом витке, на наших глазах они реанимированы и переосмыслены в работах Тани Пёникер.

Офорт (от фр. eau-forte — букавльно «крепкая вода», она же — азотная кислота) — гравюра на металле, выполненная по технологии глубокой печати. Эта технология изготовления связана с физически сложной и кропотливой ручной работой. Для изготовления печатной формы берется полированная металлическая пластина из цинка, железа или меди, она покрывается с помощью валика тонким слоем кислотоупорного лака. После поверхность пластины коптят, чтобы на темном фоне лучше были видны процарапанные штрихи и линии. Художник переводит на доску с помощью кальки подготовительный рисунок. Далее, пользуясь специальной офортной иглой, процарапывается грунт до поверхности металла — благодаря этому становятся видны линии и штрихи оригинального рисунка на фоне темного лака. Пластину с рисунком погружают в ванну с кислотой. Далее начинается медленный процесс травления, позволяющий проявить рисунок с большей или меньшей интенсивностью, что даст в итоге разную силу тона на полученном оттиске. Еще не конец процесса: в углубленные штрихи такой формы с помощью ракеля втирают типографскую краску. Затем печатную форму накрывают слегка увлажненным листом толстой офортной бумаги и прокатывают на офортном печатном станке с цилиндрическим валом. Под давлением влажная бумага вытягивает краску из углубленных штрихов и рисунок в зеркальном виде точнейшим образом переходит на бумагу. Офорт известен с начала XVI века, в этой технике работали многие классические мастера: Альбрехт Дюрер, Рембрандт.

Гордыня (Superbia) — череда грехов начинается с нее. В Средневековье считалось, что именно гордость была первоимпульсом всех последующих грехов: из-за гордости Люцифер восстал против своего Бога и был низвергнут с небес во ад, став господином преисподней. Возгордившись, Ева нарушила запрет на вкушение плода с Древа познания Добра и Зла. На протяжении многих столетий гордость считали корнем зла в человеческой природе. Алые губы, длинная лебединая шея, павлиньи перья, корона, — и вот красавица, распушившая хвост, оборачивается гибридным монстром. На первый взгляд перед нами аллюзия на птицу-Сирин, на феникса, — птицу, считавшуюся в Средневековье символом Христа. Но нет — задняя часть этого Сфинкса оборачивается демонической ухмылкой. Зеркало в когтистой лапе — атрибут гордыни и тщеславия, осуждавшийся со времен Средневековья. Горделивая птица нарциссически зацикливается на лайках, которые собирает ее задняя часть, держащая телефон на селфи-палке. По краям рондо подписано: «глазки, смотрят, лайк, подписка». Эти девизы — реинкарнация греха гордыни в эпоху глобальных цифровых медиа, завлекающих в сети гордыни.

Зависть (Invidia) искажает черты лица — кривые губы, злые брови, заставляет мутировать тело, превращая женщину в ядовитую драконовидную змею. Ее лик оборачивается образом злой Медузы-Горгоны. Зависть смотрится в зеркало цифрового мира, ее желание славы сулит разбитое сердце — 0 лайков. Змей — безусловно один из негативнейших образов для Средневекового искусства и европейской цивилизации — искуситель, дьявол, порочное существо. Подпись на рондо: «змейки, дизлайки».

Гнев (Ira) — представлен через образ двуглавых монструозных змеевидных птиц: туловище бойцовского петуха, крылья дракона, ноги и когти льва, хвост ящера — маркеры агрессии и вражды. Этот василиск — аллегория властных амбиций, которыми одержим человек. Правая часть демонического тяни-толкая — имперскость так таковая, в одной лапе — держава, в другой — скипетр, пронзившей кровоточащее сердце. От металлической военной каски тянется черный банер-флаг, маркирующий темноту террора. Полчища тараканов — армия, реализующая милитаристские интенции греха: подпись на рондо, «таракашки, людишки». Из ануса гибрида вылезает новое существо — с серпом в клюве и буденовкой на голове.

Уныние (Acedia): жабовидный ипохондрик с градусником под мышкой, грелкой в ногах и в ночном колпаке предается самозабвенному унынию, погрузившись через наушники в мир своего мобильного телефона. Беспорядок у ложа: бутылки, окурки. Черепаха останавливает стрелки часов, как уныние пожирает время жизни, бесследно исчезающее в бездействии и безделье. «Слёзки, слёзочки» — подписано на рондо — именно их сулит добровольное и пассивное прозябание в плену печали и апатии.

Перекинув через плечо брендовую сумку от «Louis Vuitton» летит Алчность (Avaritia) по бескрайнему небосводу мироздания. Она пытается собрать все звезды. В ее демонической лапке оказывается и солнце. Подпись на рондо читаем по диагонали: «солнышко звёздочки всё моё». Нет предела греху алчности. Неуёмная жажда порождает желание иметь больше и больше. На зрителя ощерился всепоглощающий анус, в «котловане» которого — звездочка в виде сердца: и этот орган деятелен у Алчности, поглощающий все на своем пути, не упуская возможностей.

Демоническая обрюзгшая мышь предается греху Чревоугодия (Gula). Ягоды и фрукты в контексте позднесредневекового искусства связаны с образом плотского вкушения, непомерных желаний и телесных удовольствий. Злоупотребление земными благами ведет к чревобесию. Обжора приспособил под известное сантехническое удобство планету Земля, которая превращается в отхожее место общества потребления. Мухи по краям рондо и на вишне напоминают нам о натюрмортах на тему «vanitas» и «memento mori»: все телесное и мирское — суета сует. Поэтому и подпись на рондо гласит: «ягодки, мушки».

Грех похоти (Luxuria) — андрогинный образ перманентного соития. Причудливый порочный персонаж возлежит на бархатной подушечке, рядом с которой ползет улитка. Улитка — уникальное саморазмножающееся существо, совмещающее мужское и женское начало. Похоть — это фиксация на сексе, сводящая все грани бытия к единственному половому и вожделенному ненасытному желанию. «Улиточки, волосочки» — подпись на рондо.